8 / 10
Оказывается, это я кричу:
— Мы умрем! Без коровы мы умрем!
В моей памяти крутятся зимние вечера, когда мы ходили
воровать колхозную солому: далеко от деревни, в поле, от
крытый всем ветрам, стоит стог, дергаешь, дергаешь заледе
нелую солому, а сама дрожишь — вот-вот схватит тебя сто
рож... Оглушенная, я кричу еще громче. Доктор гладит меня
по голове. Его слова пробираются ко мне как сквозь толстую
стену.
— Если бы вы жили в городе, твоей сестре назначили бы
первую группу. У нее ведь руки-ноги целы, поэтому решили,
что в деревне она сможет работать, вот и дали ей третью
группу.
А я думала, что взрослые не ошибаются! Я задыхаюсь,
мое дыхание — словно маленькая речка, которая хочет сбро
сить камень, преграждающий ее течение.
— Дядя доктор, что ты говоришь?! Ведь ее называют «ду
рочка Лизук»! Как она может работать? Вчера она вместе с
мамой полола свеклу и вместо сорняков выдернула всю свеклу!
Бригадир потом ругал нас! Сказал, что за такое вредитель
ство сажать надо...
Силы мои иссякли. Я плачу. Доктор все гладит меня по
голове.
— Успокойся, маленькая. Сейчас уже поздно, врачи ра
зошлись. Приводи сестру на следующей неделе. Мы посмот
рим ее еще раз. Я сделаю все, чтобы у вас была корова. Даю
тебе слово. Эту бумагу оставь здесь. А маме скажи, что, мол,
все хорошо, только печать не успела поставить. А сейчас иди
те, уже вечер.
Подолом фартука вытираю лицо и, обеими руками сжи
мая голову, которая дергается от икоты, бегу за хлебом, ос
тавленным в столовой.
Лизук сидит на лестнице, а на двери столовой висит замок.
— Хлеб! Где хлеб?! — кричу я.
Лизук вскакивает и озирается кругом. Одним взглядом я
обхватываю ее всю: карман фартука пуст, в руке тоже ниче
го нет.
— Хлеб, где хлеб, говори!
Лизук дрожит:
— Не... не... не знаю...
281