

пристать к нему с расспросами: где он пропадал, целы ли гусли,
играет ли он на них... Но мать, не дав мне раздеться, повела
к столу, на котором дымилась керосиновая лампа без стекла.
Ей не терпелось увидеть, правда ли мои глаза поправились.
Убедившись, что я прекрасно вижу, она даже всплакнула, а
потом с укором—скорее, самой себе—сказала:
— Связалась с этими знахарками, Манефой да Угаххой, и
чуть было не оставила девчонку слепой. А сколько добра на них
извела? Счастье наше, что русский доктор сжалился, выходил
дочку.
А дядя Степан добавил:
— Без докторов ни от какого недуга не избавишься, это точ-
но. А то, что эти юмзи да монахи болтают,— ерунда все, никто
еще от их обману не вылечился.
— Да, да, Степан, твоя правда. Уж теперь-то я их близко не
подпущу к дому.
—• И правильно сделаешь. Мало того — пользы от них нет,
так ведь вреда сколько: из-за их лжи наши чуваши в больницу
не ходят. Вот и болезни всякие отсюда, и слепота, и смерть
А ходи они в больницу—глядишь, тоже были бы здоровые, как
и русские.
Долго еще говорили в тот вечер дядя Степан с матерью, рас-
спрашивали меня, как мне жилось в больнице. Но вот дядя
Степан поднялся уходить. Я все-таки не Стерпела, робко опро-
сила:
— Дядя Степан, а гусли?..
— Гусли почти готовы, новые сделал. Ладные получились,
звонкие. Приходи завтра, увидишь.
ЗИМНИМИ ВЕЧЕРАМИ
Брат на третий день после моего приезда из больницы уехал
в Кокшагу, где уже две недели работал отец. Как только насту-
пала зима, они почти не жили дома: вместе с другими сельча-
нами заготавливали в Кокшаге лес для Шешле, вязали плоты,
а с вешней водой спускали их на Волгу. Другая партия работ-
ников подлавливала плоты у устья Аниша и загоняла в ее
русло. Конечной точкой была мельница Шешле. Платил Шешле
за эту адскую работу очень мало—по десять бревен каждому,
так что отец с братом в год зарабатывали всего двадцать бре-
вен, из которых добрая половина была гнилой, порченой, и по-
тому они шли на дрова, остальные распиливали на половые
доски. Потом эти доски везли на Эндриев базар и обменивали на
66