

через поле на мельницу. А мне не хотелось возвращаться в дом_
Но делать нечего, и я понуро бреду под полог.
— Вот как дорого обошлась твоя глупость,—укоряет мен»
мать, охая как будто от физической боли.—Ишь, мальчишкой
ей захотелось стать. Э-эх, голова садовая!
— Теперь уж он, наверно, зарежет нашу овцу,—тяжело,
вздыхает сестра.
— Зарежет, конечно,—чуть не плача, говорит мать.—Овца-то
больно славная была, шерсть мягкая да белая...
Сестра уходит ,на свое место, в сени, мы остаемся вдвоем
с матерью. Никак не могу уснуть: не дает покоя ноющая боль
в колене, да и на голове саднит рана, и из ума не идет мысль,
что все эти беды из-за меня. Мать тоже спит очень неспокойно,
всю ночь бредила овцой, вздыхала, плакала.
На другой день я боялась выйти на улицу—засмеют, ведь
уже все знают о моем неудачном превращении в мужчину.
Хорошо, что Анук сама прибежала, и мы с ней стали тихонько
играть за углом нашего дома. Она тоже знает о моей беде, но
я еще раз рассказываю ей все с самого начала.
— Радугу никогда не догонишь. Ты за ней, а она все даль-
ше и дальше уходит,—убежденно говорю я Анук.
— Выходит, никогда нам не стать мальчишками?—с сожале-
нием опрашивает подружка.
— Выходит, нет,—безнадежно соглашаюсь я с ней. И, вспом-
нив все вчерашние несчастья, вдруг навзрыд начинаю плакать.
Глядя на меня, всхлипывает и Анук.
В слезах по несбывшейся мечте нас и застала сестра. В руках
у нее две мотыги.
— Ну, хватит хныкать, пошли на дальний огород, капусту
надо прополоть да окучить,—строго оказала она. И я сразу
перестала плакать.
Мы с сестрой пошли на берег Аниша, Анук побежала домой.
В ПОЛЕ
Озимая рожь была уже убрана, и настала пора браться з э
яровые. Отец за ужином как-то спросил:
— Мать, а сколько лет нашей Марфе минуло?
— На Симеонов день семь исполнится, восьмой пойдет.
— У-у, большая совсем. Надо ее, пожалуй, к труду приучать.
Пусть завтра с нами в поле едет, глядишь, за день снопов десять
ячменя и надергает.
Я очень обрадовалась, что вместе со всеми поеду в поле, и-
начала готовиться еще с вечера: достала из-под крыльца
53