

брат и сестра. А на другом конце ячмень взошел очень редко-,,
и его невозможно ухватить серпом. Тут мы его будем дергать
прямо с корнем.
Мать, не мешкая ни минуты, подводит меня к самому краеш-
ку загона и показывает, что я должна делать.
— Смотри, за макушку не тяни, оборвешь колос, а то и вовсе
рассыплешь зерна. Бери у -самой земли, под корень, и склады-
вай горстями вот так.— И она, надергав горсть злаков,отрях-
нула от земли корневища, потом аккуратно уложила ее на сви-
тое из ржаной соломы перевясло.
Так начался мой трудовой день. Все шло хорошо, пока не
начало припекать солнце. Я уже испробовала все
способы
спастись от невыносимого зноя, но нет, ничего не помогает.
Пока стоишь прямо, чувствуется ветерок на лице, стоит накло-
ниться—вот-вот задохнешься. А тут еще жаворонок назойливо
трещит над самой головой... Мне страшно хочется домой, в про-
хладный сарай деда Ивана...
Наконец настало время обеда. Едва дожевав огурец с хле
бом, я валюсь в тень за скирду и сама не замечаю, как засы-
паю. Разбудил меня голос отца:
— Вставай, работница! Поле не любит тех, кто долго спит.
Я мигом взлетаю с земли и бегу к своему загончику. После
обеда, кажется, уже не так знойно, и работа у меня подвигается
довольно споро. Но зато я вся в белесой пыли—земля на нашем-
поле подзолистая и от засухи превратилась в настоящую золу.
С этого дня я наравне с домашними стала ходить на рабо-
ту. И помню, очень хотелось мне поскорее во всем стать со
взрослыми наравне: я старательно училась жать серпом, гля-
дела, как это делала мать, и тянулась за ней. Вначале у меня
ничего не получалось: серп не резал, а вырывал колосья с кор-
нем, горсть путалась, рассыпалась. Но через три-четыре дня »
уже вошла во вкус: серп резал остро, жадно, и горсти уклады-
вались в ровные, аккуратные снопы. Стараюсь не уступать
Альдик, но у той все равно получается на один сноп больше,
чем у меня.
— Учись чисто жать, не оставляй ни единого колоска, все
выбирай—и опутанные, и полеглые,—наставляет меня мать.
Я делаю, как она велит, сожну участок и оглядываюсь назад—
не торчит ли там неожатый колос и не осталось ли соломы на
жнивье.
Убрав свой загон до последней травинки, мы—мать, Альдик
и я—подрядились к Шешле жать пшеницу. Матери и сестре он
обещал по пятнадцати копеек в день, мне—по три.
На его поле мы работали несколько дней. И каждый день он
55