112 / 201
Я быстро встала и, давясь слезами — сейчас уже от радости,—
отозвалась отцу.
Отец довольно сердито взглянул на меня и проворчал:
— Как ты сюда попала, проказница? За цветами, что ли,
забрела?
Я сказала отцу правду.
— Бедному Ванюшке везде камушки.
Видать, ты сама
ищешь себе несчастья,—все еще сердито ска з ал отец и, взяв
меня за руку, вывел на дорогу, пошел крупным шагом. Я едва
поспеваю за ним д аже бегом. Вскоре мы дошли до удельной
«магазеи», про которую мне рассказывал дед Иван.
— Ишь, куда забрела, дальше магазеи,—говорит отец, огля-
дываясь. Но, заметив, что вид у меня как у жалкого воробья,
сбавил шаг.
В это время впереди нас за магазеей мелькнула чья-то тень.
Отец остановился, прислушался. Тихо. Окликнул:
— Эй, кто там?
Никто не отозвался. Мы обошли магазею кругом — никого,
и пошли своей дорогой. Вскоре очутились возле пожарного
сарая. Дед Иван сидел за своим обычным делом—плел лапти—
и мурлыкал себе под нос какую-то песенку. Песня была очень
грустная, порой д аже походила на плач. Когда мы вошли, дед
Иван прервал пение.
— Где нашел девчонку-то?
— Во ржи, да так далеко забрела.
— Беда с тобой, трясогузка ты эдакая,—добродушно пожу-
рил меня дед Иван. — То в речку упадешь, то во ржи заблу-
дишься, а то под радугу тебя понесло. Эх, бедовая твоя голо-
вушка, не сносить, видно, тебе ее до сроку...
Отец присел рядом с дедом Иваном, раскурил трубку и рас-
сказал, что мы видели возле магазеи какого-то человека.
— Не к добру это, Метри. И я вчера видел, да не просто
человека, а то, как хлеб из магазеи увозили,—полушепотом про-
изнес дед Иван, боязливо оглядываясь по сторонам.
— А кто, не узнал?
— Нет, не признал. Но одного будто угадал. Остальных нет.
Все возы к мельнице Шешле направились.
— Вон как. И много возов?
— Много. Точно не могу сказать, не считал, но мнопо... Ло-
шадь я вышел проведать, у дороги на Куснарпуси я ее спутал,
там трава хорошая. Подхожу — нет ее. Думаю, вдоль дороги,
поди, ушла. Ну, иду, иду дальше и вышел к магазее. Гляжу,—
а там такое: двое таскают мешки на телегу, а третий на углу
стоит. Вот его-то я и признал — староста то был, Кузьмин
107