104 / 216
— Матвей, скажи еще раз, что любишь,— тихо попросила она,
глядя на него снизу вверх,— Ну, скажи: «Сыграем свадьбу к
зиме», а я послушаю...
Матвей вовсе не склонен шутить, он настроен серьезно.
— Ты верь мне, Елька. Я для тебя чем хочешь,— приложил
руку к сердцу,— вот, клянусь.— Оглянулся вокруг: — Вот всем
этим клянусь: хлебом, луной, водой нашей, что люблю тебя. А
ты?..
— Я? — встрепенулась девушка,— Я? Я тоже...
Она приникла к нему, замерла в объятиях.
— Э-ге-гей! Пора-а! — закричали от гумна,— О-го-го! Где вы
та-ам?
Ожила, затарахтела молотилка. Вспыхнули на току фары
машин.
Опять взлетают наверх снопы и исчезают в нутре молотилки,
оттуда льется и льется золотистое зерно...
Звездная ночь, подмороженный воздух...
Шум и грохот молотилки...
Пыльные нити в свете фар...
И радость, и молодость...
...Свадебное платье... Это она должна была надеть это платье
и войти в дом Матвея Никонова женой. Но осенью Матвей ушел
в армию, а потом горе, обрушившееся на нее, разрубило их
счастье надвое. А ведь оно не могло, не должно было делиться.
Ей уже за сорок, а она все еще носит свою девичью фами
лию. Хоть и отказала тогда Матвею и, выходит, вынудила его
уехать в Сибирь, а все равно верила, что вернется он вскоре об
ратно, верила и надеялась... Надеялась и ждала. Надеялась и
на то, что смягчится ее сердце и сможет он наконец уговорить
ее... Но все это оказалось напрасным...
Матвей, который клялся ей тогда на току всем на свете, вер
нулся с молодой женой... Братишки выросли, разлетелись из
дома. Не посмотрели, что и дом новый, просторный, построенный
с помощью всей родни. Живут в городе, пишут письма. Старший
в Горьком, недавно написал, что полюбил хорошую девушку,
собирается жениться, так что не за горами свадьба. А за ним и
младшие не задержатся. А она, Елька, как и двадцать лет на
зад, все одна и одна... И постель ее холодна, и душа — тоже...
Матвей уехал и забыл ее, нашел в далеких краях свое счастье.
И детишки поднялись у него один за другим. А где же ее сча
стье, где оно заблудилось? Старая уже стала, а все о счастье
думает... Кажется, только вчера было восемнадцать, двад
цать... Куда же уплыло, утекло все то, светлое, и манящее, что
жило в мечтах и надеждах в те годы, когда она была молодой?
В ту осень, когда Матвей ушел в армию, Елька писала ему
письма. Конечно, не каждый день, но часто. И не о себе больше,
а о деревне, о новостях колхозных. И была счастлива, получая
от него весточку: не забыл, любит... А когда случилась с роди
телями беда, Елька замкнулась в себе, горевала очень и сама,
сама, словно топором, отрубила живую ветку своей надежды.
100