101 / 216
выучится, человеком станет. Нет, Елька, не для дочки этот на
ряд, а для Ксении,— неожиданно закончил он.
«Что-то ты, кум, болтаешь не то»,— хотела рассмеяться Ель
ка, но, глянув на его посветлевшее лицо, промолчала.
Матвей негромко хмыкнул, стал смущенно объяснять Ельке:
— Когда свадьбу в Сибири играли, не смог я купить ей ни
платье, ни фату. Но слово тогда Ксении дал, что обязательно
когда-нибудь куплю. Ну вот... А тут зашел в магазин, коробка
эта лежит... Ну, я и не удержался...— Он вытащил из кармана
папиросы, закурил.
С тех пор, как заболела Ксения, он частенько вот так вый
дет, сядет на пороге и курит, курит... И в рейсе все время с па
пиросой в зубах. Раньше-то курил изредка, а как почуял надви
гающуюся беду, так и зачадил. За день, бывает, не одну пачку
искурит. И ночью, когда не дает покоя бессонница, встанет ти
хонько, выйдет во двор да и засмолит. И все думает, думает, а
табачный дым как будто мозги ему прочищает, хотя вон врачи
совсем обратное говорят...
Думает сейчас и Елька... Свалилось на нее когда-то большое
горе: в один день погибли на лесоповале отец с матерью, и оста
лись у нее на руках трое братишек— мал мала меньше. Из-за
них-то и замуж выйти никак не могла решиться. А ведь случись
все иначе, и она могла бы найти себе пару, имела бы сейчас
семью, нарожала бы детишек...
Свадебное платье... Оно, как мечта, всегда волновало воо
бражение Ельки, и когда она видела невесту в фате, всегда так
перехватывало горло, что нечем было дышать, и больно-больно
сжималось сердце. Не дано ей было узнать, каково быть невес
той, с надеждой и смущением всматриваться в завтрашний за
мужний день...
*
*
*
...Свадебное платье... Белые туфли... Воздушная,
сотканная из белых облаков, фата... Она сама, сама иссушила
в себе надежду на счастье. Сколько уже лет прошло с тех пор,
сколько зим отшумело метелями, а она помнит голос той весны,
зовущий в ясную, счастливую жизнь. Он звенит тонко-тонко, как
голос скрипки, горько плачущий и чарующе-пленительный. Она
слышала тогда этот голос, но, обуянная сомнениями, не пошла
за ним...
Много горького и тревожного было в ее жизни: сколько бес
сонных ночей она провела около часто болевших детишек, сколь
ко их шишек и синяков легли зарубками на ее памяти... Да ведь
была же и радость. И дети не давали унывать, и односельчане,
и дядья родные помогали чем могли... А еще жила Елька вос
поминаниями...
Как въявь, помнилась ей, например, ночная молотьба... Мо
жет, это была самая счастливая ночь в ее жизни... И шум той
молотьбы звучит в ушах, кажется, и поныне...
7. Хведер Агивер,
97