239 / 392
Прошли от Москвы верст двести. «Вперед — на за
пад!» — Эти слова Козлов выкрикнул так, будто кому-
то давал команду, и ударил кулаком по столу.— А од
нажды мы остановились на краю леса. Немцы, видимо,
нас заметили, стали по нас с воздуха шпарить, мать
моя!.. Затем начали лупить из артиллерии. Потом тан
ки пустили. Смотрю, один умирает, другой ранен.
Никого в расчете не осталось, один я. Что делать?
И думать некогда: три танка лезут прямо на мое ору
дие. Немцы, видимо, знали, что больше всех им я до
садил. Ну, думаю, пришел конец, сейчас из меня
лепешку сделают... Но не растерялся, заряжаю орудие
и давай стрелять! Угодил в один танк — гусеница
разлетелась, другим снарядом второй танк поджег. Тре
тий, видимо, испугался и повернул назад... Ну, думаю,
пронесло. Присел к орудию, закурил. Решил немного
отдохнуть. Ведь устаешь от такой бешеной стрельбы...
Снаряды-то тяжелые, помощников у меня никого уже
не было, все погибли. То ли минуту, то ли две просидел
так, не знаю. Откуда ни возьмись, из траншеи, что
была передо мной, выскочили немцы... Пехота! Чело
век, пожалуй, пятьдесят. Они нарочно следили за
мной. Что теперь делать? Взял автомат убитого солда
та и застрочил по ним. Половина тут же пала замерт
во, остальные [бросились вспять. А я их сзади, в спину
бью!.. Ни один в живых не остался... Однако и самого
там ранили: откуда-то шлепнулся дурацкий снаряд,
накрыл. Больше ничего не помню, только в госпитале
пришел в сознание. Одиннадцать осколков засело во
мне. Левую руку совсем разбили...— Козлов пошеве
лил подвешенной рукой.
— А осколки у тебя до сих пор в теле сидят? —
спросил Палля.
— Магнитом вынули, но рана на руке еще не затя
нулась. Доктора не хотели меня выписывать из госпи
таля, но я настоял. Родных повидать захотелось.
— Да, душа человеческая всегда к дому тянет
ся,— согласился Сар-Тимухха.— И со мной так же
было...
Козлов снова налил себе из чайника полный стакан
и залпом выпил.
— Вот так идет моя фронтовая жизнь...
235