25 / 201
обидой и мольбой. Тот, не поворачивая к мужику головы, тру-
бит своим зычным голосом:
— Напрасно упрямишься, Михаля. С моей стороны нет ника-
кого обмана.—И довольно потирает треугольную бороду с жест-
ким черным волосом.
— Как же нет обмана?—кипятится мужичонка.—Баба моя
тебе на сколько копеек вешних -поярок* принесла? На двадцать?
А ты ей крупы на сколько взвесил? На десять. То-то и оно! Нет
обмана...
Лавочник, скривив толстые губы, усмехнулся.
— А ты верь своей бабе. У них язык-то длинный: услышат
на ноготок, а приврут на локоток.
— Нет, не врет моя жена. Это ты... Иванюк, шкуродер нена-
сытный! Из-за твоего обману я по миру пошел! Сколько я на
тебя батрачил, а ты мне заплатил хоть копейку? Зверь ты алч-
ный, вот ты кто!
Продолжая поносить жадного лавочника, мужик вышел.
Иванюк проводил его злым взглядом и с угрозой в голосе-
сказал:
— Погоди, сам прибежишь, как туго станет.
И, тут же сменив голос и выражение лица, обратился к
матери:
— Ты что хотела, тетя Праски?
— Красин мы 'брали зимой в долг. Вот пришла распла-
титься. Яиц принесла.
— Сколько?
— Двадцать пять.
— Сейчас посмотрим в книге, сколько там записано.
Он достал с полки узенькую, в черной обложке книгу, стук-
нул по .ней рукой, чтобы слетела пыль, и, раскрыв нужную
страницу, ткнул пальцем:
— Вот, тетя Праски, здесь записано на тридцать пять яиц
керосину вами взято. Ты малость ошиблась.
— Помилуй бог, Иванюк, я же сама брала, ровно на двад-
цать пять яиц. Ты, верно, сам по ошибке записал.
— Нет, нет, тетя Праски, никакой ошибки и быть не может.
Я как сейчас помню: после масленицы ты фунта два керосину
у меня взяла, сама же тогда и согласилась—на тридцать пять
яиц, мол, товару всего. Вот я и записал, как было.
Мать прямо обескуражила наглая ложь лавочника. Лицо ее
пошло пятнами, глаза так и ели бесстыжето купца.
— После масленицы я не брала у тебя
Красину,
Иванюк. Вес-
* Вешние поярки — первая весенняя шерсть ягнят.
20