187 / 216
Я слушал ее, не перебивая. Вон какая ты, оказывается,
деревенская моя девчонка! Конечно, девчонка, даром что
старше меня на пять лет. А сердце у тебя большое. И такая
в нем боль.
—■Конечно, ни о каком институте не могло быть и речи. Не
до того мне было, такое горе обрушилось, что я даже на экза
мены не ходила. Да если бы и пошла, больше «пары» не полу
чила бы... На уме один Никита... Поэтому я все время была с
ним, сидела при нем неотлучно в больнице. Пускали меня бес
препятственно — невеста ведь... Хотела там же, в больнице, на
работу устроиться, чтобы быть с ним все время рядом, но при
шла беда — отворяй ворота... Тут мама у меня слегла в дерев
не. У брата семья, средний брат где-то по большим стройкам
мотался, ему и вовсе не до мамы было. Пришлось мне ехать.
Если бы ты знал, с каким сердцем я оставляла Никиту... Могла
бы — надвое разорвалась... Мама болела долго. Привезла ее
сюда, в Большой Сундырь, ухаживала за ней. Так тянулось три
года. Какое это было страшное время... В прошлом году, осенью,
похоронили мы маму. Дома, в Нискасах, живет теперь другой
мой брат. Ездил, ездил по сибирским стройкам, счастья искал,
а как узнал, что дом родной продавать надо, вернулся. Женился
на девушке из нашей деревни, ребенка ждут. Кажется, угомо
нился, наконец.
Шли мы, шли и не заметили, как набрели на речушку ши
риной с полотенце. Бежит она у ног, извиваясь кнутом, пущен
ным внахлест, исчезает в зелени молодого лесочка. В том мес
те на берегу, куда мы вышли, кто-то будто специально оставил
бревно, старое, иссохшееся, но для усталых путников не было,
наверное, лучшего привала... Присели и мы — ноги уже гудели
от усталости.
— Я и сейчас езжу в Куйбышев часто, как только позволя
ет работа. Если в месяц раз-другой не побываю там, Никита
письмами забрасывает, тревожится, а это ему категорически
противопоказано. Я ведь у него — самая большая радость. Ко
нечно, он не живет бирюком, у него и телевизор, и книг полон
дом, и друзья часто приходят, все новости расскажут, и на гита
ре поиграют. А то на улицу коляску вынесут, в парк или там в
кино с ним прогуляются, Но без меня ему тоскливо все равно.
Хоть и бодрится, не дает себе раскисать, даже шутит, когда при
езжаю. А родители, те и вовсе пылинки с меня сдувать готовы...
Конечно, и их понять надо — единственный сын.
Знал бы ты, Толя, какие письма он мне пишет! Да иная
женщина до старости с мужем проживет, а таких слов от него
вовек не услышит. Никита, мог бы, на руках меня носил бы...'
И «жар-птица» я у него, и «зоренька», и «роса чистая», и мно
го чего там написано. Да могу ли я обмануть его, предать? Ведь
он, человека спасая, здоровье свое загубил! — вырвалось у нее
со слезами.
Шумит речка, плещется у ног... Бежит себе дальше от наших
непонятных ей горестей. Я нагибаюсь, поднимаю из-под ног
183