162 / 216
Эх, мама, мама! Родная ты моя... Вот женить меня надума
ла. Не дает ей покоя мое холостяцкое житье-бытье. Всю жизнь
тревожишься ты за меня, единственного своего сына. Малень
ким я был — малые заботы одолевали, а вырос — и заботы вы
росли со мной вместе. Вот, кажется, выучился, работаю давно,
жизнью своей доволен, не жаловался во всяком случае никогда,
а мать все равно мать: ей что дитя малое, что мужик взрослый
ее сын — переживает, волнуется да все хочется ей судьбу его
устроить. Или тебе все кажется, что я такой же малыш-несмыш
леныш, которого ты нянчила на руках своих, что могу я каждый
миг упасть и расшибить себе нос... Вырос давно, а мама сердцем
изболелась: не удалась семья у сына, один неприкаянный, такой
молодой и красивый... Хоть бы не запил, хоть бы по дурной до
рожке не покатился...
Мама, мамочка, не горюй ты за меня, не упаду я, не оступ
люсь, хоть, случается, и спотыкаюсь и не все гладко у меня бы
вает. Но иду по жизни как могу, скулить и ныть себе не позво
ляю,— работа не дает... А тебе могу лишь спасибо сказать, за
то, что здоровым вырастила, что учиться заставляла, что мир
большой вокруг видеть научила. Все лучшее во мне от тебя —
труженицы моей и печальницы. За ночи твои бессонные у моей
колыбели, за слезы твои о моих синяках и шишках, за боль ду
ши о судьбе моей — поклон тебе, анне! Понимаешь ты меня серд
цем, добра мне хочешь, счастья, разве я не понимаю? Но толь
ко хоть и нелегко мне, что переживаешь ты за меня да плачешь
(знаю уж — плачешь!), а не могу я тебя порадовать насчет сво
ей личной жизни.
Вон и соседскую дочку для меня высмотрела — и красивая,
и образованная. Мама, мама... Да разве от нас с тобой это толь
ко зависит? Ведь ее — жену мою будущую, счастье мое, как ты
мыслишь — еще полюб-ить надо. Да и ей меня... Или ты забыла,
что мне уже не двадцать, а на десяток лет больше?.. Гожусь ли
я этой Марусь в женихи? Ведь ей-то лет небось восемнадцать!
Я осторожно складываю мамино письмо, коротенькое, полное
тревоги за сына. Тревоги и надежды. Мамины письма я узнаю
сразу: почерк мелкий, буковки, как бисеринки, дробно нижутся
одна к другой, а знаков препинания почти никаких. Но я пони
маю здесь каждое слово, слышу приглушенный мамин голос.
От ее писем веет незримым, ни на что непохожим теплом. Надо
завтра же ответить, а то все глаза проглядит в окошко — не идет
ли почтальон. Ах, мама, как хорошо, что ты есть, что думаешь
обо мне.
Другой конверт я повертел с недоумением, адрес обратный
был мне незнаком, да и фамилия тоже... Но в почерке чудилось
что-то забытое, смутное, когда-то виденное. Когда и где?
Я торопливо разорвал конверт и не прочел еще первых стро
чек, как в сердце закралось тревожное, горькое...
Листочек, в отличие от маминого бисерного, был исписан ак
куратным крупным почерком.
«Добрый день, Толич!..» — прочел я, и сон как ветром сдуло.
158