

— Не будете?—ехидно переопросил тот.
— Не будем,—повторила Анук.
— Смотрите, не пожалейте потом,—с угрозой в голосе ска-
зал парнишка и хотел было уйти, но, вдруг передумав, коршу-
ном бросился на наш красивый огород и ну топтать его! Заодно
содрал с бревна полку с посудой и разложенными на ней уго-
щеньями, смял, растоптал все начисто. Мы с Анук от обиды
заплакали в голос.
— Вот и ревите теперь! Я—мужчина, запомните! И вас, дев-
чонок, не боюсь нисколько!—крикнул он и поскакал
впри-
прыжку.
Мы, все еще всхлипывая, принялись восстанавливать свое
«хозяйство»: собирать уцелевшие цветные стекляшки, глиняные
пирожки и пряники.
— И зачем я не родилась мальчишкой?—вдруг высказала
вслух Анук мои мысли.—Уж тогда бы Семук получил сдачи!
На другой день Анук не вышла на улицу. У них пекли хлеб,
и она помогала матери. И я одна отправилась в Глубокий овраг
за глиной. Нагрузила старый отцовский лапоть разноцветным»
комками и тяну не спеша за собой по улице. Вдруг вижу: у во-
рот своего дома стоит Семук, как всегда, с палкой в руках.
Я быстро-быстро, не глядя в его сторону, иду мимо.
— Давай вместе играть!—крикнул Семук, спрятав палку за-
спину.
Мне не хотелось связываться с этим задирой, но одной тоже
было скучно, и я согласилась. А Семук уже взялся за веревочку,
и мы вдвоем дотянули лапоть до нашего дома. Зачерпнув глиня-
ным черепком воды из кадки, мы вымесили отдельно каждую
глину и стали лепить—я пироги, Семук—лошадь и собаку. Се-
мук лепит очень увлеченно, вся рубаха, лицо, руки в красной
глине.
— А ты знаешь, с кем вместе тебя крестили в церкви?—
вдруг ни с того, ни с сего опрашивает он.
— Нет, не знаю,—отвечаю я.
— А я знаю: вместе со мной.
— Ты что, видел сам?
— Нет, мать рассказывала.
Шмыгая перепачканным носом, Семук некоторое время
молча возится с лошадкой, потом опять возвращается к тому же
разговору.
— Тебя в тот день в церковь носила твоя кугамай*, а меня—
моя мать. Ну и вот, чтобы из меня получился мальчик, назвали
* Кугамай—бабушка.
30