421 / 486
Тухтар узнал взрослого — это был Шингель. Двенад-
цати-тринадцатилетнего парнишку он не признал, но не
вольно обратил внимание на его босые и красные, как у
голубя, ноги. Путники идут, о чем-то переговариваясь меж
собой. Вот они ближе, ближе, и Тухтар не удержался,
убыстрил шаг.
— Дядя Шингель, это ты? Как здоровье?
Несчастный, вскинув бородку клином, посмотрел на
Тухтара, робко протянул руку.
— Никак, ты... Тухтар? Ай тубада! Провалиться мне в
преисподнюю — это ты! А болтали, пропал ты, а ты —
вот он, живехонек!..
— Да, возвращаюсь вот...
— Неуж пешком?
— Нет, до Шигалей ехал с попутчиками и вещи там
оставил, а сам вот налегке пешим решил пройтись.
— Эка, вырос-то как, в плечах раздался, — оглядывая
со всех сторон нарядно одетого парня, восторгался Шин
гель. — Богатырь стал, ей-богу, сразу-то тебя и не при
знаешь.
— Живем потихоньку-помаленьку... А куда это вы на
ночь глядя поспешаете?
— Эхе-хе, какое там поспешаем... Еле-еле ковыляем, —
Шингель кивнул на свои больные ноги. —А это Михала,
брат Ишшука, ты его небось не знаешь? С фронта не
вернулся Ишшук-то, вот он и остался на всем свете один.
Ну я и взял его к себе.
— Ишшук, говоришь, не вернулся?
— Не вернулся. Бумагу прислали. Погиб он, земля ему
пухом... В Партаттуре каком-то, что ли, али в чертовой
яме какой... На свете сейчас много безымянных могил-
то, вот и Ишшук, видать, упокоился в одной из них.
— Жалко, хороший был человек, — Тухтар тягостно
вздохнул. — Открытый, добрый...
— Что и говорить! Бывало, на каждой свадьбе был
заводилой... А Исмаил вернулся, и Элендей вернулся.
— А дядю Элендея тоже забирали?
— Забирали, а как же. На войне и плотники, видать,
нужны, потому и забрали. Но он быстро, месяца через
три, кажись, вернулся. Я его третьеводни видел, жалеет,
что до Манжурии не дошел...
—Жалеет? — удивился Тухтар.
— Да, жалеет. Такой уж он человек, нигде не про
падет.
— Давай присядем, дядя Шингель, вот тут соломка
27. Черный хлеб.
417