211 / 216
крыла, потом в подушку уткнулась, чтоб не услышали дети. Я
домой-то за полночь пришел и опять пьяный. Вдруг отняла Ка
терук лицо от подушки и тоскливо так говорит: «Удавлюсь! Бо
же мой, не могу больше!..» Жутко мне стало. Катерук, она та
кая: до поры терпит, молчит, но если уж допечет, неизвестно,
что выкинуть может. Вижу, глаза вытерла, а они у нее черные
совсем, и тени под глазами, как у покойника. Совсем измаялась,
бедная. Я лежу, дышать боюсь, как бы не услышала, что я
проснулся. И такая меня тоска взяла, а ну как и вправду что
над собой, сотворит? Куда я тогда, как жить без нее буду? А
дети? С того дня — ни ногой к Унись, как топором отрубило. И
водку пить бросил. Не сразу засияли глаза моей Катерук, по
ка не поверила, что не вернусь к старому. И часто после этого
таким взглядом меня одарит, словно благодарит земным покло
ном. Э-хе-хе, это я ее благодарить земно должен, а не она меня.
Ведь могла бросить меня и уйти, и детей забрать,— заключил
дед Уртемий, вздыхая.
Он постучал потухшей трубкой о ноготь большого пальца,
вытряхнул золу, завернул ее в тряпочку и спрятал в карман.
— И потом всякое было у нас с Катерук, семейная жизнь, она
и есть семейная: без шума'не обходится. Но уж больше никогда
не мучил я свою жену и на других баб не смотрел. Так в со
гласии и жизнь прожили, детей вырастили. Старшая уже заму
жем, в Чебоксарах живет. Сын у нее — Федор, бедовый маль
чонка. И средняя в городе—на учительницу учится в институте.
Вот и Виталий школу кончил, тоже в институт собирается. «Еще
надо было рожать,— говорит теперь Катерук.— Разлетятся де
ти — и опустеет дом без шума». Да уж поздно теперь об этом
думать. Может, и были б еще дети, да Виталия Катерина тяже
ло рожала, чуть не померла. После уж и не решалась.
Микусь протяжно зевнул, поднялся на ноги.
— Как, дед, не пора ли рыбку собрать? Может, и та уже
ушла, которая попалась, пока мы тут байками развлекались.
Дед встрепенулся, очнулся от рассказа, словно от заново пе
режитого.
— Пора, пора. Должна быть рыбка. Эх, какая ночка была!
Вот порадуется Катерина.
Борис Николаевич тоже встал вместе со всеми и пошел к
воде. От утренней ли свежести, или от бессонной ночи лицо его
побледнело, осунулось, и шел он нетвердым, вялым шагом. А
может, растревожили его ночные разговоры?
Микусь вытащил свои закидушки — они запутались, и одна
потянула другую. Он рассчитывал, видно, на большой улов —
килограмма на два-три, не меньше — и, увидев болтавшегося на
крючке маленького окунишку, даже побелел от злости. Вот из-
за этого дохляка. притащился он сюда, мерз всю ночь, слушал
всякие бредни? Хмуро насупившись, он хотел было накричать
на Бориса Николаевича, который даже закидушки как следует
забросить не смог, но, вспомнив,4чт;о ночью сам насаживал червей
207