265 / 344
На опушке у рощицы Пантюхин замедлил шаг и взгля
нул на могучий одинокий дуб. Под ним белели цветы позд
него подснежника — сеспеля и ландыша. Здесь, под этим
самым дубом, впервые повстречались они с Ольгой. И де
нек тогда тоже был на славу. Ольга сняла свой платок, и
светлые пряди ее волос вешний ветерок так и кинул в лицо
Ивану... Он и по сей день слово в слово помнит весь тот
разговор. И золотистые, ласковые волосы Ольги. И глаза
ее карие, словно спелые орешины, озорные. Такие, казалось,
в них вспыхивали искорки, что Ивану бывало даже боязно:
станешь лицом к лицу и сгоришь...
Да, ушло времечко, пролетело. Теперь Олюшка назы
вается Ольгой Петровной Удейкиной. Неувязочка получи
лась с личной жизнью Ивана Пантюхина, полная неувязоч
ка...
Тяжело вздохнув, он подался по тропке в широкую ло
щину. Каждый бугорок, трещинку и выемку на земле ок
рест Мурзакассов бригадир как свои ладони знал. Вот сей
час повернет тропа и упрется в неглубокий овражек. Ч е
тыре года назад заприметился он Пантюхину. Вот так же,
по весне, шел тогда бригадир, и вдруг на тебе! — овражек
поперек тропы. Размыло, стало быть, весенним паводком.
Не долго думая, Пантюхин легко перепрыгнул через него и
снова потопал кирзовыми сапогами по исхоженной тропе.
С тех пор так и повелось: только завидит овражек — гото
вится к прыжку. Однако год от года овражек размывало, он
углублялся и ширился прямо на глазах. А нынче еще из
дали место это и вовсе озадачило бригадира. Он поневоле
прибавил шагу, подошел ближе да так и ахнул. Тропу те
перь перерезал целый разлог с красной глиной по крутизне.
Кое-где там, правда, проглядывали комья известняка. Паи-
тюхин собрался духом, чуть попятился и с разбегу сига
нул. Да не тут-то было! Не дотянул, сорвался и угодил на
дно, в самую глину. Досадуя в душе, он мигом вскочил и
стал выбираться наверх, но сапоги, как назло, скользили и
тянули вниз. Вконец измучившись, Пантюхин высмотрел по
логое местечко и, чертыхаясь, выполз из разлога на четве
реньках.
По уши заляпанный глиной, он плюхнулся на землю и
злым взглядом уставился на проклятый разлог. Вот ведь
окаянный! Всегда вроде покорялся, а тут заупрямился, взял
и вывалял в глине, выставил на смех перед всем белым
светом. И спрашивается, за какие такие грехи?! Но, чуть
поостынув от гнева, Пантюхин стал в душе распекать се
261