68 / 216
5
Когда Нина услышала, какие «смотрины» устро
ил Виталий Дине, ее будто под сердце ударили. Рассказал ей
об этом дед Мигусь, которому, в свою очередь, поведал дере
венскую новость шофер, приезжающий утром на ферму за мо
локом.
Д о этого дня Нина все еще надеялась, что одумается Ви
талий, смягчится сердцем. А тут’ для нее словно почернел и без
того хмурый первый ноябрьский день. Чтобы не показать, как
больно у нее на сердце, она старалась поменьше говорить с до
ярками и быть у них на виду. И лишь когда дед Мигусь с дру
гими пастухами угнал после дойки коров пастись, она ушла в
лес и дала волю слезам.
«Виталий, Виталий,— причитала Нина,— проклятое каменное
сердце твое! Иссушил ты мне душу! Надругался над сердцем
моим! И почему я была тогда такой слабой, не прогнала тебя
от себя-? За что досталось мне такое горе — любить парня бес
честного, беспутного? Ах, Виталий, боль моя! Горе мое! Разве
плохой женой я была бы тебе? Уж так бы любила и лелеяла...
Господи, господи, и зачем мне глядеть на белый свет без него,
без единственного моего, непутевого?!»
Долго проплакала, уткнувшись в шершавый ствол старого
клена, аж сердце зашлось. А когда немного успокоилась, вытер
ла платком опухшие от слез глаза, мокрое лицо и пошла по
тропинке, ведущей в деревню...
Вот придет она в село и, никого не стыдясь, обнимет Вита
лия, расцелует при всех. Пусть видят... Ведь сегодня уезжает
он в военкомат. А вдруг и вправду заберут его на два долгих
года! А если оттолкнет ее любимый, она знает, как поступить,
что с собой сделать... А позорить себя она не даст — ни ему, ни
кому другому. Хватит и того позора, что есть...
| Неужели всего год назад мир казался Нине прекрасным и
добрым, а будущее представлялось,светлым и ясным, как озеро
Ваттал? Да, она верила, что придет любовь, чистая, незамутнен
ная... На душе было так безоблачно, а жизнь, полна предощу
щений...
*
*
*
Д ед Мигусь — «ночной завфермой», как в шутку
прозывали его доярки, а проще сказать — охранник — обошел
коровники, постоял у крыльца, вдыхая весеннюю свежесть, и
потопал в избу, где коротал ночи. Поставив у двери свою суко
ватую палку, с которой никогда не расставался, он прошел к
печке, присел на скамейку и вытащил из кармана свою знаме
нитую трубку, завернутую в чистую тряпицу. Бережно развер
нув свое сокровище, набил трубку табаком из кисета, и с на
слаждением раскурил, выпуская горький дым...
— Весна-а... Ха-арошая пора... Ласковая, как девушка. Да-а,
64