341 / 392
Москвы и, распрощавшись с родными, выехал на
родину.
— Вы тоже недолго тут будете. Я вас вызову,—
обнимая и целуя каждого, сказал он.
— Пусть будет так, сынок! Счастливого тебе пути
и успешной работы. Увидишь знакомых — передай
всем привет!..
— Хорошо, отец!
РАДОСТЬ И ГОРЕ
В пору золотой осени к околице села подошли два
парня и три девушки. Они были в ватных фуфайках, в
сапогах. На головах у парней — темные фуражки, у
девушек — голубые платки. Они о чем-то оживленно
разговаривали.
В деревне все знают друг друга, поэтому пришель
цев замечают сразу. Пожилая женщина, шедшая за
водой, поставила ведро на землю. Вгляделась в группу,
бодро шагавшую по улице: кто такие? куда идут?
И вдруг узнала:
— Ай-ай, да это, кажется, свои, деревенские?
Я вначале подумала, какие-то городские пришли! —
обрадованно поклонилась она молодежи.
— Свои, тетя Ульдити, свои! — крикнул ей, мах-
нув рукой, один из юношей.
— Неужели, Палля, это ты стал таким? Боже мой,
увидела бы где-нибудь на стороне, ни за что бы не
узнала!
— Сильно изменился, да? Страшный стал? — за
смеялся Палля.
— Да не потому. Говорю, вырос очень. И Санька, и
Аня стали совсем девушками. Русские тоже повзросле
ли... (В деревне всех эвакуированных называли русски
ми, кто бы они ни были.)
— Хлеб ведь жую, тетя Ульдити!
— У нас там жизнь неплохая...
— Решили навестить?
— Да, завтра выходной.
— Это хорошо, очень хорошо.
Ребята дошли до дома Назара Егоровича, остано
вились.
22. Л. Агаков.
337