76 / 344
двенадцать. После водки Пужанаров неожиданно осоло
вел.
— Мне прилечь бы чуток, передохнуть,— пробормотал
он.— В таком виде нельзя мне выходить на улицу. Люди
заметят.
— В избе ляжешь? — с готовностью спросила Серафима.
— Нельзя в избе. А вдруг кто придет?
— Тогда постели ему, Олимпиада, на сеновале. Свежее
сено мигом хмель выбьет.
Серафима сложила в корзину замоченное белье и пошла
стирать на речку Чумпар. Шла и радовалась. Шуточное ли
дело — сам бригадир побывал у нее в гостях. «Прямо золо
тое сердце у бригадира... Даже не спросил, почему сегодня
я не вышла на работу. Поди, сам догадался, что за одной
уборкой по дому у меня дня не видно. И за дочерью надо
приглядеть. Она все же в отпуске. Не накормишь повкус
нее дома, где и поест сладко...»— рассуждала она.
На речке Серафима провозилась долго. Затем пошла бы
ло в дом, да вспомнила, что еще со вчерашнего дня не сни
мала яйца. Вспомнила и направилась в сарай. А как гляну
ла на сеновал — да так и обомлела: бригадир Пужанаров об
нимался с ее Олимпиадой. Да, долго провозилась на речке
Серафима... Не проронив ни звука, она вышла. Ноги у нее
дрожали, руки тряслись. К горлу подкатил тяжелый комок.
Во рту пересохло.
— Ах, боже мой, боже мой,— выговорила она.— Ведь
сама зазывала...
Еле передвигая тяжелые ноги, Серафима зашла в дом.
Долго сидела у окна, поджидая Олимпиаду. Солнце стало
клониться к закату. Вернулись с пастбища стада. Начинало
темнеть. А дочь все не появлялась.
— Умерла она там, что ли?— закипела Серафима.— Т а
кого красавца и неженатого можно найти. Чем плох, к при
меру, Виталий? Ведь как приятно посидел у нас вечерком.
А у этого мужика жена да дети. И на кой ляд он ей сдал
ся? Оно копечно, бригадир... Ух, эта Олимпиада!
Серафима сорвалась с места, побежала в сарай и за
трясла лестницу.
— Олимпиада, слышишь? Слезай! Зачем ты туда залез
ла? Слезай, говорю!
Олимпиада не отзывалась. Лишь слышно было, как слег
ка зашуршало сено.
— Олимпиада! Кому говорю? Слезай! — еще громче за
кричала Серафима.
72