4 / 21
страшная буря. Я стиснула зубы, чтобы не закричать, закрыв лицо ладонями, забежала обратно
по двор. Не помню, как кинулась к мотоциклу, как завела его и выехала на улицу. Я не соображала,
куда еду, гнала машину так быстро, насколько это возможно. Мотоцикл с ревом несся по полям,
следом, словно большое темное облако, клубилась пыль. Когда я очутилась возле старой ивы у
оврага, уже совсем стемнело, и я заглушила мотор, словно искала именно это место. Вокруг было
тихо. В ивняке по ту сторону оврага заливался соловей. Но мне весь мир казался холодным,
пустынным. Вот как, оказывается, устроено: природа дарит человеку жизнь, благословляет на
любовь, чтобы потом в мгновение ока безжалостно отнять ее. Зачем же даровать жизнь, коли
невозможно одарить навечно и любовью, которая одна может вдохнуть в лкадей душу? Когда нет
любви, и сама жизнь вроде бы ни к чему. Без любви она скучна, тосклива, будто не своя...
Я прислонилась к дереву и не могла больше ни шевельнуться, ни думать.
Когда я еще раз подняла голову, обиженная на кого-то луна уже скрылась за ближайшим
сосновым лесом, звезды тоже попрятались. Небо потемнело, отяжелело. Налетел влажный ветер,
стал крепчать, раскачивать все сильнее и сильнее крону над головой. Началась невообразимая
буря. Я как можно теснее прижалась к дереву. Вот сверкнула огненная лента, осветила и небо, и
землю, тут же загромыхал гром, застонала земля; огненная лента вновь крест-накрест разрезала
небо. Я закрыла глаза. Совсем близко, в ивняке, ударила молния, и земля охнула словно от боли;
как из ведра полил крупный ливень. Внутри у меня все горело, как в огне. Я вытянула руки
навстречу крупным каплям, стекающим по листьям, и мои ладони тут же наполнились дождевой
водой. Я выпила ее, снова подставила ладони. Дождь и не думал переставать, огненные ленты по-
прежнему полыхали в небе, вовсю хозяйничал гром, свирепо гремел, будто бы выговаривая за
что-то земле.
Я промокла до нитки, замерзла, дрожала так, что зуб на зуб не попадал. Попробовала
устроиться у подножия дерева, обхватив себя за плечи и уткнувшись лицом в колени. Хотелось
хоть чуть-чуть согреться...Раздался конский топот. Я поднялась. Сверкнула молния, словно тоже
стараясь разглядеть лихого всадника, и я увидела Аркадия. Кажется, он тоже заметил меня, соскочил с
лошади, подошел к дереву:
- Ты насквозь промокла, дрожишь, как непонятно что, - Аркадий снял с себя плащ, накинул
мне на плечи. - Надень, Галя, он теплый, тебе нельзя простывать. Скоро начнется страда, не
сегодня-завтра выйдем косить, - он говорил какую-то ерунду, видно, чтобы только не спрашивать
меня ни о чем. Я надела плащ. И вправду, он оказался теплый, я очень скоро перестала дрожать.
Мне стало хорошо, уютно, как ребенку, который дождался маму с работы. Я стояла будто в дреме,
уткнувшись лицом в плечо Аркадия. Он обнял меня, поднял и посадил на лошадь.
- Галя, может, поедем к моей матери? - Аркадий дернул поводья, и лошадь захлюпала
копытами по грязи. Мы доехали до сторожки. На крыльцо вышла тетя Руфа, закутанная в теплый
платок. Я спрыгнула с лошади, подошла к ней
- Галя, я привезу мотоцикл, - Аркадий уже повернул лошадь обратно к садовой калитке.
Мы зашли в теплую-претеплую сторожку. Я прошла, села возле стола. На подоконнике
сушились яблоневые листья.
- Это для аптеки, тетя Руфа?
- Не-ет, для запаха держу. Слышишь, какой дух от них? Как завянут, выбрасываю, - тетя
Руфа поставила на стол дымящийся чайник, наполнила белые чашки.
- Пей, Галина, намерзлась, поди. Эвон как хлещет, - она подвинула поближе ко мне плошку
с медом. Пока я пила чай, тетя Руфа постелила на топчане. - Поспи, отдохни, утром разбужу, - она
потушила лампу.
Первое, что я увидела утром, когда вышла из сторожки, был мой мотоцикл. Он был так
вымыт и начищен, что блестел. Я открыла бак. Горючего вчера оставалось самую малость. Аркадий
не забыл и про бензин, наполнил бак до краев.
Я подъехала к дому и не успела заехать во двор, как навстречу выбежала мама. Взглянув на
меня, она вдруг остановилась, лицо побелело, словно полотно.
- Что случилось, доченька? - испуганно спросила она.
Не отвечая, я заглушила мотор и пошла ей навстречу. Похоже, она даже не ложилась. Под
запавшими глазами морщин стало еще больше, волосы на висках совсем седые.
Меня обняли руки, ласкавшие так редко, очень редко. Я прижалась к матери, будто малый
ребенок, заплакала в голос, заплакала впервые после того, как горе разбило мне сердце.
Мама не утешала, только бережно перебирала мягкими пальцами мои волосы. Я разрыдалась
еще сильнее. Но вот она осторожно оторвала меня от своей груди, поцеловала в лоб.
- Когда на твоего отца пришла похоронка, я так же плакала на маминых руках. "Поплачь,
доченька, поплачь, легче станет", - повторяла она, и сама плакала вместе со мной, только без слез.
8