— Турых не ставь, масло надобно сбивать. — Сайде
недоуменно взглянула на мужа. — Да-да, делай, что слы
шала, — повторил Шерккей. —А яшку можно и уйраном
забелить... Разбуди-ка меня завтра пораньше, с рассве
том...
— Куда ехать, что ли, собрался?
— Никуда, все равно разбуди.
Сайде вошла в дом. Шерккей остался сидеть на сту
пеньке крыльца. Он внимательно осматривал свои строе
ния и временами вздыхал. Двор-то еще пока постоит, а
вот дом чересчур плохонький: того гляди клюнет носом
на улицу. Обновить, конечно, можно и в этом году, си
ленок вроде достанет, а вот новый поставить... Дом по
ставишь — ворота тоже надо, а то без них вон все как на
ладони во дворе-то видно...
Шерккей засевает три подушных надела. На деревне
немало и таких, кто имеет гораздо меньше, — их, пожа
луй, через каждый дом наберется. И варят они суп из
нечищенной картошки да разной травы. Вон Бикмурза ка
ково бедствует. Слава богу, у Шерккея до сего дня хлеб
со стола не сходил. Правда, и хлеб надо беречь... Во дворе
у него справная лошадь, телега, сани. Молока хоть и ма
ловато, но в соседи ходить не приходится: не гляди, что
ростом чуть побольше козы, а все ж корова; шесть овец
держит Шерккей — если все будут живы-здоровы, гля
дишь, на Петров день барашка зарежет. По сравнению с
другими, жизнь его не так уж и плоха. Но жить на широ
кую ногу он еще никак не наберет сил. Ведь хочешь сыт
но жить, к богатству надо множить богатство, из одного
зерна надо уметь делать сто и даже мусор пускать в дело.
У Кандюка тогда как раз об этом и говорили...
— Сайде!
Сайде вышла на крыльцо.
— Ты ж говорил, рано вставать, а сам сидишь тут? —
Муж помолчал некоторое время, а жена продолжила: —
Чего ты маешься, будто с похмелья? Голова, что ли, бо
лит?
— Не болит... Ты мне освободи-ка тот желтый сундук,
что в чулане стоит. И ключ от него найди.
— Что еще взбрело тебе в голову? Там же приданое
Селиме!
— А ты переложи его в сюпсе*, вон она в амбаре без
дела валяется.
* Кадка.
92




