133 / 422
несколько часов в одиночестве. Был уже вечер, когда она,
заметно успокоившись, возвращалась в землянку санчасти.
Недалеко от столовой ее окликнул Зильберман.
Лев Давыдович уже знал о злобной выходке Айгашева
и давно искал Эсфирь, чтобы утешить, успокоить землячку.
Эсфирь всегда была искренней и доверчивой с ним, люби
ла слушать его рассказы, сама рассказывала разные ис
тории. Поэтому теперь, когда она особенно нуждалась в
дружеской поддержке, Эсфирь очень обрадовалась встрече.
— Ты далеко? — спросил Зильберман.
— Иду к себе вг аптеку,— ответила она.
— Успеешь. А где ты была?
— Ходила, дышала свежим воздухом.
— Все одна ходишь! Забываешь, что мы в лесу...
— А ты забываешь, что у меня «вальтер»,— постучала
она по кожаной кобуре пистолета.
— Им только птиц пугать. Если тебе так приспичило
погулять, позвала бы меня. Вдвоем все же безопаснее.
— Я не из пугливых. Д а тебя и не вытащить. Ты все
гда занят.
— Что это, упрек?
— Понимай как хочешь,
— Да , я виноват. Хотел давно поговорить с тобой по
одному делу, но никак не мог собраться... А теперь... Хо
чешь еще прогуляться?
— Я устала. Если не возражаешь, давай посидим вон
на той лужайке за речкой,— показала Эсфирь.
Они спустились ҫ горки, перешли по кладке через ру
чеек, прошли немножко лесом и вышли на зеленую лу
жайку. Эсфирь была тут не раз. На краю лужайки, на не
высоком бугорке, у нее даже было любимое
1
йесто для от
дыха. Бугорок был покрыт прошлогодним мягким мхом,
сквозь который пробивалась молодая травка.
— Не сыро тут? — спросил Зильберман.— Может, по
сидим на тех пнях?
— Нет уж, спасибо! Вся мебель в землянках из пней
да колод. Сидим на них целые дни, надоело. А здесь как
на перине. Люблю все мягкое.
— Все мы любим мягкое, но, к сожалению, жизнь
часто стелет нам очень жестко... Я знаю, тебя обидели
сегодня...
— Не обидели, а обидел. Ведь никто не поддержал
Айгашева.
— Эх, милая моя, ты еще плохо знаешь жизнь! В этом
мире мы — как затравленные звери.
9. М. Киоек.
129