2 / 4
вые мешки, присели на кутник, вы
нули трубки и закурили. Ночные пи
кетчики постояли, обмениваясь не
доуменными взглядами, поставили
свои дубины рядом с нашими ба
тожками и сели на нары.
— Садитесь, будете гостями, ус
тали поди — прилягте и отдохните...
Может, зря потревожили вас — вре
мя теперь такое, — сообщили нам
наши конвоиры.
— Благодарим, братцы, нам сей
час отдых нужен, как коням сено и
орлам мясо... Тронемся в путь с за
рей, — ответил я, снял сапоги и по
валился не раздеваясь на кутник.
Пуган снял со своих ног бахилы и
носки и лег рядом со мной.
Лежу и наблюдаю за пикетчика
ми: люди немолодые, один уже бе
лый, как льняная кудель, другой —
с едва просвечивающей проседью,
третий, видимо, в том возрасте, ког
да человек должен быть в полном
соку. Все трое — типичные чуваши
со смуглыми скуластыми лицами, с
узенькими глазами, с широкими и
плоскими, как лопата, носами. Ста
рик сидит на нарах в аккуратном
горном старинном сукмане, его мы
шиные зрачки бегают по лачуге,
точно ищут что-то. Пожилой мужик
спрятался в грязном дырявом азяме,
накинутом на плечи, его хитрые чер
ные глаза, окруженные красноваты
ми нездоровыми веками, блестят яр
ким огоньком, столь редким и не
обычным у людей, пораженных с ко
лыбели трахомой. Третий пикетчик
нервно ежится в своей старой сол
датской шинели; голова и часть ли
ца его обвязаны грязноватым поло
тенцем. Он трусливо высматривает
кругом одним, свободным от повяз
ки и тоже, по-видимому, больным
глазом, и то и дело поправляет по
лотенце на лице. В избе тихо, толь
ко на печке слышны какая-то сон
ная возня, сопенье и храп.
Я лежал с открытыми глазами,
поглядывал на нары, готовясь послу
шать рассказ о Кузюке, который вы
звался рассказать старик. Я не знал,
в чем дело, но чувствовал, что исто
рия Кузюка имеет острый, злобо
дневный характер, и меня больше
всего интересовало, как расскажет
ее старик-сказочник, представитель
старой, умирающей деревни, человек
отживающего мировоззрения.
Старик рассказывал:
— В краю неизвестном, а может,
и знакомом, стояла деревня Семи-
дворики, заложенная, как все ста
ринные чувашские деревни, на кос
тях убитой собаки. Было это не да
леко и не близко, как раз там, где
сказка сказывается. Было это не
давно и не теперь, как раз до того,
как сложилась сама сказка... Было
это давно, тогда, когда на свете еще
не родился сказочник, ваш покор
ный слуга. Тетка Ухвин пошла по
лоть на пчельнике репу, была она на
сносях и, соблюдая вековечный за
кон, приписанный самкам, легла под
тенистой листвой священного дерева
и родила сына Кузюка, что значит
«глазастый». Кузюк рос беззаботным
джигитом, пока в один черный день
не скатилась над Семидвориками
большая звезда. В избе собрались
все старики деревни, отец Лерук лег
на нары умирать, подозвал к себе
Кузюка и сказал, благословляя:
— Береги дом в порядке, дедова и
моего благословения не теряй, честь
рода соблюдай, не позволяй чужим
ногам топтать землю под священ
ным деревом, для меня и прочих
предков ежегодно режь жеребенка и
вари сорокаведерную бочку пива.
Лерук-старик умер, Кузюк же
устроил большие поминки на всю
округу и зажил самостоятельной
жизнью... У Кузюка родилось трое
сыновей: Тябук, Талук и Тазюк —
один лучше другого. Сыновья росли,
как молодые дубки, требуя обилия
пищи, света и тепла. Но в доме Ку
зюка их не прибавилось, а станови
лось все меньше и меньше, в чем и
суть всей этой истории, — сказал
старик, запнулся и замолчал.
— Просто расскажи, не мудруй,
не выйдет так, — пробасил мужик в
азяме, как-то сосредоточенно огля
дывая окружающих и нервно поку
ривая трубку.
— Да не сказом, а просто пере
дай, как было, — сказал нетерпливо
Пуган.
Старик поморгал часто и продол
жал:
— Да, трудно здесь мудрить, пе
редам по-простому, по-житейски.
Дело, значит, идет все на убыль:
скотина падает от мора, посевы сго
рают от засухи. Усадьба Кузюка
стареет, обновить ее нет сил. Рыбное
озерцо засохло, омшанник завалил
ся, священное дерево сгорбилось и
79